Татьяна Гурова, первый заместитель главного редактора журнала «Эксперт»
Наши собственные ошибки форсировали экспансию мирового кризиса в Россию. Теперь важно не совершить ошибок в новой глобальной схватке
Финансовый кризис, который мы сейчас переживаем, оказался столь глубоким, потому что он фиксирует конец очень длительного этапа развития мировой экономики — шестидесятилетнего периода, периода всего послевоенного развития.
Глобализация сопровождалась целой волной региональных кризисов в 1980–1990−х — в Латинской Америке, в Африке, в Азии. Кризисы — а по сути, череда государственных банкротств — подпитывали этот процесс, замыкая принятие инвестиционных решений на США и укрепляя тем самым значение Америки как самого привлекательного и надежного финансового рынка мира.
В 2008 году, как мы видим, сыплется все, и США в первых рядах. Почему падение столь драматично, что вызывает ассоциации с Великой депрессией? На наш взгляд, дело в том, что идея, которая питала послевоенную экономическую жизнь Запада, Америки, а вместе с ними и всего мира, полностью исчерпана. Она, эта идея, заключалась в двух трендах. Первый — создание государств всеобщего благосостояния на территории самих Европы и Америки. Это была большая послевоенная стройка — строилось жилье, дороги, быстро развивалась социальная сфера, а вместе с ней и рынки массового потребления.
Но, даже сразу после войны мощным финансовым институтам США было тесно в национальных границах, а экономический рост внутри страны эту тесноту только усугублял. Поэтому вслед за трендом на создание государств всеобщего благосостояния быстро возник и окреп второй тренд — экспансия финансовых институтов США, а позже и Европы, в развивающийся мир и одновременно вовлечение новых территорий и стран в мир современного капитализма. Это была очень мощная идея, которая способствовала стремительному развитию западных финансовых институтов на протяжении шести десятилетий.
Сегодня мы видим, что обе эти идеи уже не могут быть идеями развития: государства благосостояния построены, глобализация закончена. Тот факт, что в последнюю волну так называемой глобализации оказались включены страны Восточной Европы, и то, что по итогам этой волны международные финансовые институты вынуждены оказывать помощь европейским странам вроде Исландии, доказывает это. Потому что абсурдно уже само по себе обстоятельство, что в помощи для интеграции в мировую экономическую жизнь нуждается сама Европа — колыбель современного капитализма. Именно это исчерпание идеи долгосрочного развития и является, на наш взгляд, главной причиной глубины нынешнего кризиса. И это же является причиной того, что избежать кризиса было нельзя.
Давайте сравним масштаб. До 2000−х годов полем деятельности международных финансовых институтов были целые новые регионы и информатизация экономической деятельности. В 2000−х аналогичные доходности надо было зарабатывать на уже существующих развитых рынках — недвижимость (пресловутая ипотека), сырье, уже упомянутая Восточная Европа. Могла ли оранжевая революция на Украине сравниться по экономической эффективности с чередой латиноамериканских революций? Не могла она сравниться и с экономическим эффектом от распада СССР, в результате которого на мировые рынки хлынул колоссальный поток дешевого сырья, а рынки бывших советских республик открылись для импорта. Аналогичный эффект мог бы дать полномасштабный долговой кризис в какой-нибудь развивающейся стране (в Китае или в России), но пока до этого не дошло.
Нынешний кризис — логичное завершение этапа роста. Крах — составная и неотъемлемая часть длинного экономического цикла. (Без похмелья не бывает бурной вечеринки, но это еще не повод отказываться от вечеринок вообще.) Гипертрофированная либерализация мировой системы, в первую очередь в части финансов, сделала свою работу: глобализация свершилась. Риски затягивания процесса были ясны многим наблюдателям еще несколько лет назад, однако наивно было ожидать от крупнейших мировых игроков, что они прикроют пирамиду, дающую огромные доходы, причем абсолютно безнаказанно.
Надо понимать, что новая волна роста может возникнуть лишь тогда, когда возникнут новые мощные идеи экономического развития. Именно поэтому рано хоронить либерализм, если не понимать под этим термином лишь вседозволенность финансовых институтов. Неолиберализм — это один из этапов демобилизации мировой экономики. Ужесточение госконтроля над экономикой в условиях возрастающей международной конкуренции неизбежно приведет к политической напряженности в мире, к борьбе за раздел рынков и источников сырья. Крайне важно сохранить либеральный формат экономической конкуренции.
Ключевой вопрос сегодняшнего дня: не пытаться в угоду моменту дискредитировать идею предпринимательства и рынка в пользу государства и регулирования, потому что идеей, которая может подтолкнуть государства к экономическому творчеству, часто является война. А ведь уже многие указывали на многочисленные признаки предвоенного характера сегодняшнего состояния мира.
Обратное плечо
То, что кризис затронул Россию в таком масштабе, — это ее собственный выбор. В отличие от слабых с точки зрения торгового и платежного баланса новых европейских стран, в 2000−е годы при огромном положительном сальдо нашего торгового баланса никто не тянул нас за уши в ловушку больших внешних займов, тем более что большая доля этих займов осуществлялась государственными компаниями и банками.
Мы много раз слышали, что это поведение было единственно возможным. Мы выводим из обращения избыточные деньги, полученные за счет экспорта, и переводим накопления в высоконадежные бумаги других стран. При этом в условиях крайне дешевого мирового денежного рынка рыночные игроки на рыночных условиях (а это для нас якобы важно) занимают столько, сколько, по их мнению, нужно для развития. Риски при этом оценивают высококвалифицированные и хорошо отрейтингованные западные банки. Такая логика подсказывала, что если бы те деньги, которые мы выводили за рубеж в качестве накопления на черный день, мы инвестировали бы в экономику, то перегрев бы был еще больше, так как брали бы и внешние деньги, и внутренние. Кроме того, сегодня, когда приходится думать о расплате по долгам, мы бы не имели денег для погашения внешних долгов стратегически важных кредиторов.
Но эта логика неизбежной зависимости от Запада имеет множество сбоев.
Первое, что бросается в глаза: на деньги, занятые за границей, в последние пять лет мало что было построено. Приведем вопиющий факт: в Московской области не построено ни одной дороги, а земля при этом вся раскуплена, дороги-то уже и строить негде. Странно, но факт: весь этот огромный поток внешних денег ушел в спекулятивное разогревание всех имеющихся в наличии активов. И возникает множество «почему».
Почему государство не могло противопоставить этому потоку внешних займов выделение целевых кредитных лимитов на те активы, которые, на его взгляд, необходимо было создавать? Просто противопоставить, ничего не навязывая. Если бы сегодня у нас, например, были новые нефтеперерабатывающие заводы, не надо было бы давить ФАС на нефтяников и, главное, была бы выше стоимость реального капитала, потому что это был бы новый, неамортизированный капитал. Это само по себе уменьшило бы глубину падения, так как у нового капитала в любом случае выше ожидаемый денежный поток.
Почему государство само разогревало свои активы, не пытаясь создавать новый капитал? Ведь кратное увеличение стоимости того же «Газпрома» без создания новых мощностей могло вызывать только тревогу. Государство действовало лишь в логике «чем больше мы стоим, тем больше нам дадут, тем больше мы будем стоить дальше». Есть ли в истории примеры, когда такая солидная держава целиком впадает в спекулятивный раж?
Почему год назад, когда размер платежей по внешним долгам уже становился сопоставимым с положительным сальдо торгового баланса, государственные компании не прекратили внешние заимствования? Пусть рыночные игроки продолжали бы наслаждаться дешевыми внешними деньгами, но почему государство не могло само себе сказать: стоп, мы входим в зону риска? По-видимому, главным препятствием к осознанию проблемы была ставка на быстрое вписывание страны в глобальную, читай, внешнюю по отношению к России экономику. Идея переплетения активов доминировала над идеей развития реального капитала в стране.
Почему тогда же, осенью 2007 года, не были приняты меры по «отвязыванию» России от внешних рынков через мягкую девальвацию рубля? Ведь в этот период за счет роста курса рубля реальные процентные ставки внешних займов составляли 10–20% годовых. Мы знаем логику: «Потому что вбрасывание дополнительной ликвидности усиливало бы инфляцию, а мы хотели снижать инфляционные риски». Но так и внешние деньги все равно вбрасывались. И инфляцию мы импортировали. И какая, к черту, разница — своя инфляция или чужая. Но, действуя так, мы загоняли себя, как видно сейчас, в зону по-настоящему высокого риска.
Кажется, только сегодня, столкнувшись с кризисом напрямую, мы можем вполне понять, где мы оказались, раздувая свои залоги на чужие деньги. Кредитное плечо, которое в эпоху изобилия работало на нас, сегодня быстро сворачивается (особенно для тех компаний, которые работали на рефинансировании). Если вы раздули стоимость своего актива впятеро (и при этом брали недлинные деньги в конце периода эйфории), то при резком падении залоговой стоимости вы, грубо говоря, и отдавать должны в пять раз больше. Быстрое падение залоговой стоимости резко и очень быстро усугубляет проблему внешнего долга, на что, видимо, никто не закладывался. (Именно это и вызвало панику в высоких кабинетах в период сентябрьской волны кризиса.) Если в период роста укрепление рубля играло на повышение стоимости залогов и снижение стоимости займов, то теперь падение рубля обесценивает залоги и неожиданно и резко повышает стоимость ранее набранных кредитов. А деваться некуда — капитал утекает, внешние долги гасить надо, сырье дешевеет.
Для экономики в целом это означает, что, накопив резервы в размере 500–700 млрд долларов, мы за несколько недель кризиса только на одном фондовом рынке уже понесли потери на эквивалентную сумму. А ведь это только начало. Еще надо сбивать атаку на рубль, компенсировать падение цен на нефть. То, что все накопленное будет потрачено и еще придется добавить через эмиссию, несомненно.
Если считать, что капитализация фондового рынка России составляла примерно 1 трлн долларов, а общая сумма внешних займов составляет примерно 500 млрд долларов, то мы рискуем потерять 1,5 трлн долларов. Это больше нашего ВВП. А значит, фактически мы теряем больше, чем США, так как их потери пока меньше собственного ВВП.
Сегодня часто задают вопрос: кому хуже, где больше риски — у нас или у них? Очевидно, что хуже нам. Западные экономики при всех своих проблемах накопили огромный реальный капитал. И даже несколько десятилетий активного вынесения промышленности за пределы Запада не лишили их навыков создания новых реальных активов. У нас этого нет. Сотни людей в стране желают строить новые компании. Десятки — умеют. Единицы — строят. Это огромная, вовсе не финансовая, а ментальная проблема элит.
Непонимание того, что все равно строить придется, и именно самим, порождает нашу колониальную по сути финансовую политику. Именно поэтому мы не понимаем, зачем в стране длинные деньги. А если мы этого не понимаем, то их и нет.
Ведь если бы в 2000−е годы мы развивали свой облигационный рынок, выдавали свои долгосрочные кредиты, то ничто сегодня так бы не сыпалось и не было бы риска ухода стратегически важных активов за границу. Если бы проводили более либеральную денежную политика (а у нас до сих пор агрегат М2 на 100% покрыт международными резервами), то и курс рубля, и стоимость активов не были бы столь завышены.
Сегодня эти проблемы решаются в пожарном порядке, и главной проблемой оказывается одна, связанная прежде всего с государственной и окологосударственной экономикой, — спасение стоимости залоговых активов. Звучат предложения самих компаний к государству выкупить обратно купленные когда-то активы. Государство по-прежнему не желает уступить место рынку, а продолжает само вести деловую деятельность.
Издержки и структурные сдвиги
Главный вопрос настоящего момента: кому достанутся деньги? Главная опасность — централизованное распределение денег приведет к тому, что они достанутся не более эффективным, а более близким. То есть в принципе, конечно, и близкие могут оказаться эффективными, однако государственная щедрость в эпоху кризиса может развратить кого угодно.
Само по себе и это не страшно — есть деньги, почему не дать своим? Страшно, что этот шаг сведет на нет все положительные эффекты кризиса, на которые сегодня можно рассчитывать.
Первый из них — резкое снижение издержек. Все, что было перегрето, будет падать в цене и уже падает — аренда, зарплата, логистика. Благодаря этому падению очень многие средние компании могут стать существенно более эффективными. Впрочем, в угаре спасения идеи потребительского рая в России, с одной стороны, и необходимости поддержать окологосударственный девелоперский и арендный бизнес — с другой, государство может сильно мешать этому процессу. Могут вводиться жесткие меры, противодействующие падению цен на труд. Уже предпринимаются недюжинные усилия, чтобы не допустить падения цен на недвижимость. Один из вице-мэров Москвы в самые первые недели кризиса даже поспешил заявить, что мировой финансовый кризис никак не отразится на ценах на недвижимость в Москве. Уж лучше бы отразился.
Второе естественное следствие кризиса — структурные сдвиги в экономике. В принципе кризисы приводят к тому, что лидеры прошлого периода теряют силу, высвобождаются ресурсы, и они начинают использоваться новыми игроками. В нашем случае наиболее очевидным рычагом такого структурного кризиса могла бы стать некоторая девальвация рубля, которая, как обычно, освободила бы рынок от импорта и дала бы простор для российских компаний. Для экономики сегодня снижение курса рубля было бы благом двойным, так как в случае быстрого последующего развития внутреннего производства очевиден дальнейший потенциал роста рубля. В этом случае мы бы использовали схему, которую уже использовали американцы: опережающая девальвация доллара сегодня один из главных рычагов того, что США выйдут из кризиса первыми и опять усилившимися. Однако с учетом главной цели — спасения от внешних долгов — девальвация рубля кажется властям нежелательной, а значит, и структурный сдвиг в пользу внутреннего производства будет приторможен.
И здесь мы сталкиваемся все с той же принципиальной слабостью нашей экономической политики, но только с другой стороны — мы видим свою возможность включения в мировую экономику только через экспансию, не отдавая себе отчета в том, что наш рынок и есть одна из главных зон экспансии всех участников международного разделения труда, в том числе и нас самих.
Чего ждать
Несмотря на падение крупнейших инвестбанков мира, сегодня нельзя с уверенностью сказать, что атака глобализации в ее прежнем понимании — агрессивной экспансии — теперь уже не только западного, но и азиатского и арабского капитала в новые неосвоенные регионы не продолжится. Скорее всего, она приобретет новые формы. Ее главными участниками станут не инвестбанки, а производственные компании, поддерживаемые своими национальными консервативными банками. В этом смысле Россия сегодня, конечно, главная зона охоты. Мы привлекательны не только огромной территорией и ресурсами, но и своим романтическим непрофессионализмом в том, что касается защиты отечественного рынка, презрительным отношением к национальному капиталу, доминированием бюрократии в политической системе и потребительским эгоизмом, активно культивируемым властями.
У нас есть два варианта поведения. Первый — согласиться со всем вышесказанным и, яростно отражая атаки политические, продолжать сдавать собственную экономику. Скорее всего, именно это мы и будем делать. Качнем денег в контролируемые государством отрасли, усилим стратегическую игру на восточном фланге, привлечем в страну китайские и арабские деньги, опять подружимся с Европой, что-то на все эти деньги разовьем и построим и дождемся следующего кризиса.
Второй вариант — выстроить систему цивилизованной защиты экономики. Попридержать курс рубля. Обеспечить частную российскую банковскую систему долгосрочной ликвидностью. Создать рынок государственных облигаций под крупные инфраструктурные проекты. Снизить налоговое бремя для частного бизнеса. Ввести систему налоговых льгот для приоритетных инвестиционных проектов. Стимулировать инновационную деятельность, прежде всего крупных компаний: государственных — прямым указанием через советы директоров, частных — налоговыми льготами. Сегодня, в период кризиса, эти шаги могут казаться слишком абстрактными — надо спасаться, накачивать фондовый рынок, выкупать плохую недвижимость, потом подкачивать бюджет… Жаль, если нам так и будут объяснять.
Автор
Тема: СМИ (Прочитано 1998514 раз)